В голове настоящий сумбур - странная хаотичная смесь из чувств и эмоций, которые рушат любые воздвигнутые преграды и барьеры на своём пути. Глупая улыбка, сердце, гулко и часто колотящееся о ребра, легкая дрожь в пальцах - дурные признаки, нехорошие, предвещающие глобальную катастрофу.

Он уже проходил через это. Ни один раз и даже ни два. Десятки, если не сотни, а там и до тысяч не далеко. «Горячо-холодно» - излюбленная тактика Эллиота: подпустить поближе, выебать все здравые мысли, коснуться его сердца, чтобы потом оттолкнуть подальше и самому сделать несколько шагов назад.

Так мучительно знакомо, что аж зубы сводит.

Тревога отзывается тугим узлом в районе солнечного сплетения и тянет душу, отравляя ее ядом на кончиках острых когтей, пока та, что есть мочи, кричит об опасности. Просит остановиться, задуматься, пытаясь уберечь от очередного коллапса личности и самодеструкции. Молит вспомнить обо всём, что уже было, сложить в голове «два и два», сделать нехитрый вывод – будет больно. Будет очень больно, возможно даже сильнее, чем обычно.

Лайонел не отказывается её слушать.
Он отказывается её слышать.

Снова.
Словно она никогда раньше не оказывалась права.
[каждый раз. каждый, сука, блядский раз]

Эллиот делает ему больно – игнорированием, отрицанием, холодом и Лайонел постоянно решает, что с него хватит. Всякий раз он обещает себе, что больше не поведётся на лживые обещания, неискренние признания и фальшивую нежность, что больше не будет играть в его чёртовы игры и никогда не допустит глупую мысль о том, что они смогут быть вместе.

Нет, не смогут.
И Хадсон это прекрасно понимает. Да только вот его чёртово сердце считает совсем иначе.

Оно бьётся по команде Эллиота, ведет к нему Лайонела всякий раз, когда ему плохо и тянется так отчаянно, словно это не Эллиот своими руками нанес ему десяток ножевых. Сердце не помнит боли, оно помнит только радость, тепло и... ёбанную л-ю-б-о-в-ь. Да, то самое чувство, которое Лайонел отказывается принимать. То, которое он ненавидит и отрицает, но ощущает всякий раз, когда дыхание Эллиота щекочет его кожу, когда его руки касаются волос на голове, когда его телефонный номер отображается во входящих вызовах.

Умом Лайонел прекрасно понимает, что это кончится плохо. Они зашли слишком далеко, перешагнули какую-то грань и все произошедшее похоже уже не на дружбу с привилегиями, а на отношения, которых Эллиот боится, словно огня. Так что он с вероятностью в девяносто девять и девять десятых процента в очередной раз оттолкнет его, сбежит, разорвет эту связь между ними, тянущуюся плотной красной нитью вдоль запястий.

И, понимая это, Лайонел все равно допускает тот самый единственный призрачный шанс, что все эти бесконечные догонялки, эмоциональные качели и отрицание действительности подойдут к концу. Что Эллиот разберётся со своими чувствами и перестанет топтать его, что он откроет ему своё сердце и где-то там, возможно в самом дальнем уголке, найдется место и для него.

Лайонел так отчаянно жаждет этого, что хватается за тонкую соломинку в надежде на то, что она спасет его от сумасшедшей стихии и принесёт долгожданный покой.

Глупый, глупый Лайонел. И его глупое, глупое сердце.

За размышлениями на заднем сидении старого автомобиля такси проходит весь путь до кафе. Благодушно настроенный пожилой мужчина то и дело пытается вовлечь пассажира в разговор, но Лайонел отвечает скупо и рассеянно, невпопад. Он далеко отсюда, слишком погружён в надежды и чаяния, мысли жрут его голову изнутри, а демоны рвут душу на части.

Телефон кипит от звонков и сообщений, но Лайонел не снимает его с беззвучного режима, а просто кладет в правый карман куртки, не желая лишний раз слушать обвинения в свой адрес. Пальцы скользят по холодной ткани и нащупывают на самом дне кармана что-то маленькое, холодное и металлическое, так что Лайонел недоверчиво хмурится, извлекая находку на свет божий.

Ключ от квартиры Эллиота.

Холодный металл согревает кожу, стоит ладони сомкнуться. Губы трогает мечтательная улыбка, по телу растекается волна приятной неги, сердце пропускает удар, воспринимая этот жест как добрый знак.

Эллиот знает его слишком хорошо и иногда это раздражает, но сейчас совсем иной случай.

- Что на этот раз? - Оливии нет на месте, она уехала куда-то по делам, так что распять его планирует Барт, но Лайонел игнорирует вопрос, словно тот для него пустое место.

- Что на этот раз? - парень прочищает горло и повторяет громче, наивно предполагая, что Хадсон его не расслышал. Вместо ответа тот проходит мимо, заходит в подсобку, стягивает с себя куртку и пиджак, крепит к груди бейджик, вяжет фартук, закатывает рукава рубашки и поправляет волосы. Всё в такой же гнетущей тишине, нарушаемой лишь негромким гомоном посетителей и приятной фоновой мелодией из зала.

- Что, даже не извинишься?

- Перед тобой? - Лайонел понимает, что он не прав, что он накосячил, подвел сестру и своих коллег, но не считает нужным отчитываться перед ним, - Ты мне не начальник. И вообще... ты в отпуске, - проходится взглядом снизу-вверх, - Так что хуй знает, что ты тут вообще делаешь, - парень открывает рот, чтобы что-то сказать, но Лайонел глубоко выдыхает через нос и трёт пальцами глаза, - Я возьму следующую твою смену, только мозги не еби, окей? Этим займется Оливия, - он проходит мимо, специально толкая Барта плечом и ожидая негативной реакции.

Тот, впрочем, на провокацию не ведётся.

- Окей, - даже не оборачивается.
Ну и хуй с тобой.

Оливия возвращается в кофейню позже, чтобы устроить ему разнос, но Лайонел реагирует на критику философски – просто отключается и перестает её слушать примерно на второй секунде бурного монолога, полного страсти и эмоций. Смотрит на неё, гипнотизируя взглядом точку на девичьем лбу и не слыша ровным счетом ни-че-го из того, что она говорит. Из-за этого он, правда, едва не пропускает окончание пламенной речи и еле успевает спохватиться, чтобы ответить в такт.

- Да, я понял. Извини, это больше не повторится.

Пустое обещание, данное уже множество раз до этого. Они оба знают, что это повторится, но притворяются: Лайонел, что больше не подведёт Оливию // Оливия, что верит Лайонелу.

Остаток смены тянется целую вечность и Лайонел, то и дело бросает взгляд на настенные часы, нервничает, сминает подол фартука, отвечает посетителям невпопад и пару раз ошибается с заказами. Мыслями, чувствами и сердцем он там, в квартире Эллиота. Воспоминания о прошлой ночи назойливо всплывают перед глазами, вызывая в теле назойливое возбуждение и трепет, так что ему приходится буквально силой заставить себя думать об обвисшей груди миссис Эмерсон и её слюнявых поцелуях с собственным котом.

- Закроешь кофейню? – Лайонел провожает последнего посетителя и переводит взгляд на Джессику, которая выдувает огромный пузырь из жвачки прямо перед его лицом, - Я о-о-очень сильно тороплюсь, правда, - Лайонел протягивает руку и лопает его прикосновением пальца, а девица улыбается, засовывая резинку обратно в рот.

- Да без проблем. Но будешь должен, - Лайонел с благодарностью сжимает девичье плечо, быстро собирает вещи и вызывает такси, чтобы добраться до дома. Там он принимает душ, ужинает, переодевается, приводит волосы в порядок и, наконец, дожидается от Эллиота заветного сообщения с геолокацией ночного клуба.

Гэвин и Джимми заезжают за ним спустя пятнадцать минут и Лайонел, очутившись на заднем сидении, первым делом возмущается:
- Ну, и хули так долго? – быстрое рукопожатие с одним и со вторым.

- Джимми всё никак не мог выбрать между двумя рубашками, - небольшая пауза, после которой Гэвин и Лайонел в один голос добавляют, - И выбрал какое-то говно.

- Ой, идите оба нахуй, - парень закатывает глаза под аккомпанемент громкого смеха друзей и выруливает с подъездной дорожки.

До места назначения они добираются примерно за полчаса и становятся в самый конец резво двигающейся очереди.

- Ты так и не сказал чё мы сюда вообще приехали, - наконец, вспоминает Гэвин, - Нас кто-то пригласил? Или как ты вообще об этом месте узнал?

- Друг пригласил, - Лайонел не вдаётся в подробности, - Сказал, что тут всегда можно склеить симпатичных девчонок. Вот я и решил, что вам обоим уже пора попрощаться с девственностью, - толчок в правое плечо, толчок в левое плечо, нервный смех, - Да всё, всё, хватит. Говорю же, друг пригласил.

Симпатичная девчонка на входе скользит по Гэвину и Джимми безразличным взглядом, когда они принимают из её рук неоново-жёлтые браслеты. Будучи не связанными никакими обязательствами, они планируют подцепить кого-нибудь и хорошо провести остаток ночи. Заинтересованный девичий взгляд останавливается на Лайонеле, но стоит ему выбрать красный браслет, как он тут же словно перестает существовать, и вот эта размалеванная пигалица уже строит глазки парню, стоящему в очереди позади них.

Ему неинтересны новые знакомства. Он пришел сюда, чтобы увидеть Эллиота, а не цеплять полупьяных девиц.

- Ты чё? – спрашивает его Джимми, останавливая взгляд на запястье Лайонела.

- Что? А, это, - делает вид, будто не сразу понял, о чем речь, - Не хочу создавать вам конкуренцию, а то вы так никогда в жизни не потрахаетесь, - Гэвин смеется, Джимми снова горько вздыхает и закатывает глаза.

Внутри шумно, грязно, потно, бит бьёт по внутренностям, застревает комом в горле. Прожекторы рваным светом освещают беснующуюся толпу в центре, сливающуюся в одну сплошную вспышку неоново-жёлтого цвета. Лайонел вертит головой по сторонам, высматривая Эллиота, пока Гэвин и Джимми послушно двигаются следом, стараясь не потерять своего друга в толпе.

Поиски быстро подходят к концу. Хадсон сначала замечает знакомую макушку, а следом и знакомые лица друзей Беккера, расположившихся на диванчиках вокруг стола. Подходит сзади, опускает ладонь на плечо и тепло улыбается, здороваясь с ним одними губами. Небрежно лежащие волосы, покрасневшее лицо и этот размазанный взгляд, буквально кричат о том, что Эллиот уже под градусом.

Пока Гэвин и Джимми здороваются и знакомятся с компанией Беккера, Лайонел смотрит только на него самого следит за нетвердыми движениями завороженно, и сжимает в ответных объятиях. Чужие губы мажут по уху. Щекотно.

- Извини, - на автомате, но с усмешкой. Эллиот такой мягкий, такой податливый и так тесно жмется к нему, что Лайонел на пару секунд забывается, но быстро одёргивает самого себя. Они не одни. Рядом друзья Эллиота, его друзья, а ещё куча посторонних, так что ничего лишнего он себе не позволяет, хотя ему этого отчаянно и хочется.

Прикосновение ладони к щеке выходит слишком интимным и Лайонел заглядывает Эллиоту за спину, но Гэвин и Джимми слишком увлечены разговорами и выпивкой, так что он расслабляется на пару секунд и тогда же замечает у Беккера на запястье красный браслет. Осознание приятно греет душу, но недолго, ведь за его спиной вырастает какой-то незнакомец.

Тревога скручивается узлом в районе солнечного сплетения, но Лайонел не сразу понимает что происходит. А потом звучит ебанный набат.

— А это Майлз — мой парень.

Хадсону кажется, что у него из-под ног уходит земля, а кто-то выключает звук, оставляя только звон в ушах, как после оглушающего звука контрольного выстрела в его же голову. В помещении внезапно становится жарко, мир закручивается перед глазами хаотичным вихрем, а сердце пропускает несколько ударов подряд и замирает, падая оземь окровавленной птицей. Кажется, Лайонел даже забывает, как дышать, потому что ловит себя на внезапном понимании того, что легкие буквально разрывает от необходимости сделать глубокий вдох. Он жадно глотает ртом воздух и всё, наконец, возвращается на круги своя.

Словно и не было это секундного приступа полного эмоционального краха.

Майлз тянет ладонь для рукопожатия. Лайонел смотрит на неё невидящим взглядом, но тянет свою в ответ и сжимает. Поднимает взгляд, смотрит ему в глаза и сжимает всё крепче, пока тот не начинает выдергивать свою руку с нервной улыбкой на лице. Хадсону хочется сжать её так сильно, чтобы порвать пару сухожилий и раздробить несколько фаланг, чтобы этот уёбок расплакался, чтобы упал на пол и лебезил, молил о пощаде. Хочется разбить костяшки пальцев об это смазливое ебало, хочется протащить его по полу клуба, хочется схватить за волосы и бить, бить, бить о стеклянный столик до тех пор, пока у него изо рта не пойдет кровь, смешанная с пеной.

Картинка перед глазами настолько яркая и так сильно захватывает его сознание, что Лайонел пугается самого себя и резко выпускает руку. Майлз смотрит на него непонимающим взглядом, но Хадсон быстро теряет к нему интерес.

- Приятно познакомиться, - сухо и безразлично.

- Мне тоже, - легкий отзвук обиды, но Лайонелу похуй.

Самым верным решением сейчас было уйти. Просто сбежать. Подальше от этого клуба, подальше от Эллиота, подальше от своих чувств, подальше от самого себя. Это никогда не закончится. Это будет повторяться снова и снова.

Лайонел переводит взгляд на Эллиота. Ему весело. Он кайфует. Наслаждается своей властью над ним. Обидно так, что хочется расплакаться как ёбанной суке, но Хадсон сдерживается. Такого удовольствия он ему точно не доставит.

Зато он раз и навсегда делает для себя тот самый вывод, который следовало сделать уже давно.
Он ненавидит Эллиота Беккера. И сегодня их последняя встреча.

Хадсон проходит мимо него и падает на диванчик между Гэвином и Джимми, которые так увлеченно болтают с каким-то девчонками, что пропускают драму в метре от них. Лайонел поочередно здоровается со всеми кого знает, а они, в свою очередь, представляют его остальным. Пока Хадсон обменивается с компанией ничего не значащими фразами, он параллельно стягивает со своего запястья, а затем и с запястья Гэвина браслет, меняясь с другом цветами, но тот настолько увлеченно болтает с какой-то блондинкой, что даже не задаёт никаких вопросов.

- Подвинься, - Реджи постукивает Джимми по коленке и тот двигается вбок, уступая ему место, - Не расстраивайся ты так. Эллиот просто бухой, вот и несёт всякую чушь, - обращается он уже к Лайонелу, но тот чувствует, как от этих слов к горлу подкатывает тошнота. Ему не хочется говорить о нём. Ему хочется забыть это имя, выжечь его из собственного рта, из своих мыслей, из своего ебучего сердца.

- Мне похуй.
Нет, не похуй.

Реджи смотрит на него долгим взглядом, но больше ничего говорит.

Официантка приносит им за стол новые шоты. Под подбадривающий гул компании Лайонел пьет первый, второй, третий, четвертый, пятый, шестой и шумно выдыхает в своё запястье. Джимми сует ему в что-то в рот, чтобы он закусил и Хадсон переживает что-то, не чувствуя вкуса. Но он сейчас в принципе ничего не чувствует.

Словно с решением распрощаться с Эллиотом навсегда, мир теряет вкусы, цвета и запахи, теряет краски. Но лучше уж потерять их, чем потерять самого себя.

Лайонел откидывается на диванчике назад, устремляясь расфокусированным взглядом в темный потолок, на котором пляшут огни прожекторов, и крепко смыкает веки, украдкой вытирая скопившуюся в уголках глаз влагу.

Он ненавидит Эллиота Беккера. И сегодня их последняя встреча.

Злоба расцветает под сердцем огненно-красным цветком, вьётся меж рёбер гибкими стеблями, впивается острыми шипами в грудь. Она отравляет, извращает светлые чувства, перемалывает их в труху, так что теперь внутри бушуют гнев, ярость, раздражение и отчаянное желание причинить боль.

Лайонел на взводе. Он словно последняя капля, напряженный нерв или горючая жидкость. Сейчас даже слабой искры хватит, чтобы распалить внутри адское пламя, которое грозит уничтожить всё на своём пути и в первую очередь – его самого.

Но они с Эллиотом спутаны, связаны незримыми нитями, которые просто так не разорвать, так что сгорят заживо вместе, пока огонь будет лизать их кости и пожирать плоть. Одна агония на двоих.

Эллиот – да, тот самый Эллиот, которого он столько лет панически боялся хоть пальцем тронуть – срабатывает долбанным триггером, выпускающим наружу то, что Лайонел старательно прячет от него глубоко внутри. 

Самого себя.

Ту настоящую версию, у которой проблемы с контролем агрессией, которая заводится с пол-оборота, которая бьёт больно, сильно, со всей злостью, не зная меры и пощады. Лайонел не умеет останавливаться, не умеет тормозить, не умеет сказать самому себе «стоп», так что он опасен, он ебанная бомба, которая может взорваться в любой момент. И сейчас он наедине с ним, своим самым любимым человеком, а по совместительству – злейшим врагом, которому он отчаянно хочет сделать больно, чтобы тот хотя бы на пару секунд ощутил то, что Лайонел чувствовал по его вине последние несколько лет.

Так что Хадсон боится только одного - стоит ему, словно акуле, почуять запах крови и он уже не сможет остановиться.

В голове сущий бардак, ни одной здравой мысли, лишь оголенные эмоции, отравленные злобой, пустившей свои ядовитые ростки по телу. Ярость, которой он всё ещё не даёт выхода, распирает его изнутри, костяшки пальцев, которыми он вцепляется в майку Беккера, белеют – так сильно он сжимает кулаки.

Ему нужно, ему просто необходимо обрушить на него свой гнев. За все те бессонные ночи, за все те ублюдские поступки, за потребительское отношение, за попытки забыться алкоголем и наркотой, за то, что он так глупо и безответно влюблён.

Но слабый голос шепчет ему: Остановись. Успокойся.
Нет. Нет, блять.
Ты этого ты не хочешь. Ты об этом пожалеешь.
Но он это заслужил.
Вдох. Выдох.
Блять.

И Лайонел честно начинает дышать. Ему реально нужно остыть. Возможно, он действительно погорячился, ему не стоило этого говорить, но… Но тут Эллиот открывает рот и выплевывает то единственное слово, которое Лайонел просит его не произносить.

Сука.

На глаза Хадсона опускается кровавая пелена, и он даже не успевает подумать о последствиях. На автомате поднимает правую руку и сильно, наотмашь бьет Эллиота по лицу – так, что у того голова дёргается вбок. Левой рукой еще раз встряхивает его и замахивается снова, но видит кровь, выступившую на чужих губах.

И это его почему-то тормозит.

На секунду Лайонелу становится страшно. Противно от самого себя.

В глазах Эллиота удивление, смешанное со страхом. Конечно, Хадсон же всегда такой удобный, такой влюбленный, такой терпеливый, так привык прощать любое дерьмо в свой адрес. Такой идиот.

- Все ты, сука, знаешь. Сколько раз я говорил, что люблю тебя, а? - Лайонел ненавидит слово на букву «л», так что оно звучит глухо, ему физически больно его произносить, - Забыл, как и про прошлую ночь? Тебе напомнить? Хватит врать, прекрати, прекрати, прекрати, блять! - Лайонел скрипит зубами, снова встряхивая Эллиота, словно тряпичную куклу, - Попробуй еще раз. Но в этот раз постарайся придумать что-то новое, а то будет больнее.

Тревога собирается в районе солнечного сплетения. Он перешагнул черту. Это точка невозврата. Больше нечего терять. Больше не на что надеяться. Больше нет нужды притворяться. Можно быть честным. Впервые за всё это время.

- Напомнить? – Лайонел не стесняется своих чувств и не бежит от них, он может сказать это десятки, сотни раз, да даже тысячи, но… - Разве это что-то изменит?

Эллиот говорил, что любит его. Отчаянно шептал признания в приоткрытые губы, ловя каждый его вздох, заставлял поверить в то, что он честен, что глупые чувства Лайонела взаимны, а на утро отрекался от своих слов.

Я был пьян. Ничего не помню. Извини, если нес какую-то хуйню.
Так привычно. И такой пиздёж.

- Да, ты мразь, потому что мучаешь меня, терзаешь намеками и недосказанностью, специально делаешь мне больно. За что? Просто за то, что я тебя люблю? За это? – Лайонел начинает тихо, но с каждой секундой говорит все громче, буквально выплевывает претензии в лицо, не отводит глаз, смотрит прямо в чужие, - Ты ебешь мне голову, заставляешь поверить в нас, а потом берешь и все разрушаешь. Просто потому что тебе… весело? И что, ты думаешь, я терплю это дерьмо только из-за секса? Я найду с кем поебаться, не сомневайся, - горькая усмешка. Так оно и есть. Лайонел может хоть каждый скакать по разным койкам, но дело далеко не в этом. Прикрыть глаза, чтобы снова открыть и продолжить, пытаясь разглядеть хоть что-то в глубине чужих тёмных зрачков, - Блять, да похуй, - под нос, самому себе, глубокий вздох, словно он собирается нырнуть в глубокие воды, - Я люблю тебя не за что-то. Я люблю тебя за то, что ты – это ты. Как ты, блять, этого не понимаешь?

Лайонел хочет продолжить, его разрывает изнутри, но тут дверь в туалет открывается и он слышит несколько знакомых голосов. Джимми. Реджи. Майлз? Поворачивает голову, смотрит на Эллиота с усмешкой.

Давай. Попроси о помощи своего парня. Я с удовольствием разобью ему ебало.

Он уверен, что Эллиот сейчас привлечет к ним внимание, позовёт на помощь но вместо этого он сам тянется к щеколде и закрывает туалетную кабинку изнутри. Брови Хадсона удивленно ползут вверх. Они стоят рядом, почти вплотную, все еще держит Эллиота за майку и размеренно дышит, чтобы не привлекать к ним лишнего внимания. Несколько мучительно долгих минут и дверь снова открывается, чтобы закрыться и оставить их наедине.

Эллиот, воспользовавшись перерывом, внезапно толкает его руками в грудь и Лайонел инстинктивно отступает назад. Он мог бы снова легко прижать его к стенке, но Беккер пьян и раздражен, так что Хадсон подыгрывает чисто из любопытства. Ему интересно, что будет дальше.

Лайонел упирается спиной в дверцу, Эллиот от него на расстоянии вытянутой руки, но он все равно может разглядеть в потемневших глазах отзвуки его собственной пустоты, что жрет его изнутри так же, как и самого Лайонела. Ему это так знакомо. Словно она у них – одна на двоих.

У Эллиота заплетается язык, он слишком много выпил, но Лайонел все равно различает каждое слово. Он дает ему выговориться, внутреннее сгорая от бешенства и желания ударить его так сильно, чтобы он, наконец, заткнулся. Останавливают только опухшая губа, из которой сочится кровь - она вызывает в нем уколы стыда и расскаяния, заставляет терпеливо выслушивать весь этот бред. Но в какой-то момент Хадсон все-таки не выдерживает, ведь слова застревают в глотке и разрывают её изнутри, им нужно найти выход, нужно найти адресата.

- Да, тебя! - слишком громко, почти кричит, но это всё обида, которая рвёт душу на части, - Хочу тебя любить, идиот. А ты то ли нихуя не понимаешь, то ли просто притворяешься. Я думаю, что все-таки второе - тебе просто нравится со мной играть. Если завтра со мной что-нибудь случится, ты огорчишься только потому что больше не найдешь такого же идиота, как я. Вот и все.

Эллиот его чертовски бесит. Он говорит обо всем, что чувствует Лайонел с такой неприкрытой издевкой, что тот ощущает себя полным дураком и прячет глаза. Но он и есть полный дурак. Иначе его бы здесь давно уже не было.

- Может и на отношения, - снова поймать чужой взгляд, вцепиться в него своим крепко и не отпускать, - А что? – с горечью в голосе, - Я тебя недостоин? Не дотягиваю до Майлза или до какого-то другого твоего одноразового хуесоса? – он сжимает кулаки так крепко, что на них остаются лунки от ногтей, которые исчезнут через пару часов, - Не знают. Но какая вообще, блять, разница? Речь сейчас не об этом.

Лайонел действительно не распространяется об их с Эллиотом связи, но он просто не видит в этом смысла. Зачем? Он для Эллиота все равно лишь затянувшаяся интрижка, какой смысл открываться, если никакого «долго и счастливо» их попросту не ждет?

Эллиот сокращает расстояние между ними до опасно близкого, вторгается в личное пространство без стеснения, опускает ладони на талию. Влажный язык скользит по горячей коже на шеи медленно, с наслаждением, вызывая нестройный ряд мурашек вверх по позвоночнику. Лайонел жмурит глаза, но не отталкивает Беккера, а чужие пальцы уже ползут к лицу, крепко сжимают его, давят так, что становится больно.

Привычно больно. Знакомое чувство среди всей этой неизвестности, повисшей в воздухе.

Морок снова опускается на плечи, окутывает их привычным теплом, отодвигает все происходящее вокруг на второй план, оставляя на первом только их с Эллиотом. Его лицо все ближе, горячее дыхание уже обжигает губы Лайонела и он подается навстречу. Кажется, будто поцелуй всё решит, станет невысказанным признанием, новой надеждой. Секунда, вторая, третья, а на четвертой его затылок ударяется о дверь туалетной кабинки, и очарование спадает, оставляя после себя горькое послевкусие.

Глаза в потолок. Раздражение. Желание. Злость.
Отчаяние.

Лайонел тянется вперед, чтобы схватить его за плечо, притянуть к себе и поцеловать, но Эллиот вздрагивает, уклоняется в сторону и рука бессильно повисает в воздухе.

Эллиот никогда его не боялся. Вел себя так, словно Лайонел – ручной пёс, который ни за что не укусит своего любимого хозяина, даже когда тот будет больно пинать его по рёбрам, выворачивать лапы и поджигать хвост. Но сейчас всё иначе. Сейчас в его глазах плещется страх.

И это осознание должно радовать. Должно. Обязано. Однако вместо этого оно убивает.

Ярость гасится, тухнет, словно слабый огонёк свечи от резкого порыва ветра, уступает место грусти, растекающейся по венам. Лайонелу становится так больно, что хочется упасть на пол, свернуться в калачик и завыть раненным зверем. Он знает только один способ избавиться от боли эмоциональной – заменить ее болью физической. Есть три варианта: туалет, Эллиота или он сам и выбор Лайонела очевиден.

Звонкий звук пощечины нарушает тишину. Второй, третьей, четвертой. Правая щека красная, на ней горящий отпечаток его собственной пятерни.

Лайонел сползает по дверце, опускается на корточки, несколько раз больно бьется об нее затылком и застывает, смотря на Эллиота снизу-вверх.

- Не смотри на меня так. Скажи спасибо, что не тебе, - отмахивается, - И что, дело только в моих друзьях? Ты лжешь. Я знаю, - прикрывает глаза, упираясь затылком назад, - Но если ты хочешь, то я прямо сейчас пойду туда и расскажу всем, что мы ебёмся. Только сначала скажи, у меня есть хотя бы один шанс? - открывает глаза, чтобы поймать чужой взгляд, - Хотя бы один, о большем не прошу, - глубокий вздох, легкий тремор в пальцах, - Эллиот, пожалуйста, - недолгая пауза, взгляд в сторону, - Соври, если можешь.

Отредактировано кикимора core (2025-06-03 04:13:00)

Поздняя ночь. Небо затянуто тьмой – там не разглядеть ни одной, даже самой маленькой звездочки, ведь их робкому свету не под силу разрезать густые слои мрака, нависшие над городом.

Внутри Лайонела такая же плотная и вязкая тьма, но она сворачивается и распадается на атомы, не выдерживая свечения собственного сердца, что быстро и гулко стучит в груди, разливая по артериям приятное тепло. Оно всегда довольствуется малым: улыбкой, сообщением, случайным касанием, ночным звонком, долгим взглядом или короткой вспышкой нежности, смешанной в причудливый коктейль с отторжением. Но сегодня… сегодня сердце в смятении от сумасшедшего микса чувств, что Эллиот любезно для него приготовил, а потому то останавливается, пропуская пару ударов и проваливаясь вниз, то трепещет, словно бабочка крыльями, сладко сжимаясь напряженной мышцей за доспехом из рёбер.

Настоящие американские гонки – именно так можно описать все, что произошло между ними за последние сутки. То горячо, то холодно. То близко, то очень далеко. Но с Эллиотом всегда так: никакой определенности, меняющиеся на ходу правила его же собственной игры, крутые повороты, жаркие поцелуи и холодные прощания. Лайонел угодил в этот капкан, сам того не ведая, а когда, наконец, понял, что вокруг его лодыжки сомкнулись металлические клешни, раздирающие плоть и дробящие кости, стало уже слишком поздно.

Ему не выбраться и не сбежать, но может быть дело в том, что он даже не пытается?
Может и так. Может быть, он просто привык. А может быть, он и сам уже хочет остаться в этом капкане и сдохнуть там от потери крови.

В салоне пахнет ванилью, фастфудом, затхлой обивкой сидений и простой человеческой усталостью. Из динамиков льется джаз, транслируемый тематической радиостанцией, где диктор бархатным голосом в перерывах между песнями вещает об истории Сары Воан, но Лайонел выхватывает только какие-то отдельные отрывки, не вслушиваясь в речь. Печь неприятно сушит воздух, он царапает горло и вызывает неприятное чувство тошноты и жара, так что Лайонел растегивает куртку и вылезает из нее, оставляя ту лежать на спинке сидения.

Эллиот тянется ближе, отвечает на вопрос размазано и игриво. Несмотря на слова о том, что он почти трезв, его еще заметно ведёт, так что Лайонел слегка улыбается и кивает головой, делая вид, словно поверил ему.

- Я да, все в порядке. Не так уж много и выпил, - взгляд опускается вниз, чтобы проследить за ладонью Эллиота, по-хозяйски оглаживающей внутреннюю сторону бедра. Глаза сначала туда, потом вверх на водителя, затем на зеркало заднего вида – пожилой мужчина сконцентрирован на дороге, а не на происходящем сзади, так что Лайонел заметно расслабляется. Дело не в том, что Эллиот парень, скорее в том, что ему не хочется смущать водителя.

Но поползновения Эллиота он всё равно не прекращает. Наоборот, расслабленно откидывается назад, раздвигая ноги шире, лишь время от времени поглядывая вперёд.

В салоне темнеет. Кажется, таксист решил срезать путь через неосвещенный участок местности. Ладонь Эллиота уже выше, сжимает ткань брюк и член под ней, так что тот слегка напрягается, словно чувствуя знакомое касание через слой денима.

Беккер умеет заводить его на «раз-два». Поначалу это даже немного пугает, ведь до него Лайонел спал только с девчонками и секс с ними был горячим, страстным, запоминающимся - таким, который ты крутишь в голове несколько дней подряд, стоя под струями душа. Но Эллиот… это что-то совсем на другом уровне. Иногда хватает одного только взгляда, чтобы тут же захотеть расстегнуть его офисную рубашку, пряжку ремня и стянуть брюки вниз, а после раздеться самому. Взгляд, голос, запах, мягкая кожа и требовательные касания – все это сплетается воедино, обвивает его запястья тугими жгутами, будоражит разум и тело, дарит незабываемые ощущения, воспоминания о которых пляшут мурашками вдоль позвоночника. Ему всегда мало. Всегда хочется еще. Всегда хочется его.

Эллиот – маяк посреди бушующего шторма, озаряющий воды спасительным светом. Лайонел – одинокий кораблик, заблудившийся посреди неспокойного моря, волны которого нещадно бьют о борт и корму, но он всё ещё держит курс к единственному верному направлению.

Это продолжается уже несколько лет и иногда Лайонелу кажется, что он окончательно потерялся среди буйных вод, что вот-вот отправят обветшалую посудину на дно. Ещё чаще ему кажется, что маяк уже давно перестал светить именно ему – теперь его свет предназначен для других кораблей, куда более подходящих, чем он. А потом он снова четко видит свет и кораблик с готовностью бросается в эпицентр шторма, чтобы плыть так долго, как только сможет: либо пока не достигнет маяка, либо - морского дна. Одно из двух, иного выбора попросту нет.

Эллиот хочет курить, выпрашивает эту возможность у водителя и, открыв окно, слишком уж далеко из него высовывается. У Лайонела в голове неприятные картинки из недавно просмотренной «Реинкарнации», но он не хочет продолжать вести себя как курица-наседка, бесконечно переживая и читая нравоучения. Всё потому, что в нём сейчас слишком мало алкоголя. Будь внутри его привычная норма, после которой обычно отключается пресловутый инстинкт самосохранения, он бы вытворил что-нибудь похлеще, так что это полная ерунда…

... думает он, но Беккера за джинсы все-таки аккуратно придерживает. Так, случайно, непринужденно и смотря в свое окно, но все равно то и дело кидая вбок пристальные взгляды. Когда Эллиот, наконец, докуривает сигарету и возвращается в салон, Лайонел руку не убирает, продолжая придерживать того за шлёвку, так что его ладонь оказывается позади Беккера, пока тот придавливает её спиной к сидению.

Эллиот достаёт из кармана мобильный телефон. Лайонел пытается не смотреть в его экран, но попытка проваливается, так что он видит входящий звонок от Майлза и недовольно хмурит брови. Эллиот сбрасывает, но в шторке уведомлений куча смс-сообщений всё от того же самого «парня» Беккера и Лайонел ёрзает на месте, чувствуя, как где-то под сердцем вновь проклёвывается огненно-алый бутон злости. Нахуя он ему пишет? Он что, непонятно объяснил?

Блять, надо было ему всё-таки въебать.

- Чё он хочет? – Лайонел старается быть непринужденным, но раздражение в голосе ему спрятать не под силу. Он вообще с трудом справляется с маскировкой своих эмоций, ему сложно притворяться, что все в порядке, когда внутри бушует гроза или как, например, сейчас - целое штормовое предупреждение.

Конечно же, Майлз не виноват. Эллиот виртуозно дурит голову и внушает чувство собственной исключительности, нельзя винить его в том, что он случайно попал под каток из этого очарования. Если кого-то и винить, то Элли… нет, он непременно разобьёт ему ебальник при следующей встрече.

Сранная ревность обвивается вокруг горла острыми шипами, что беспощадно впиваются в кожу. Он злится на Эллиота за то, что он всё это устроил, за то, что представил Майлза своим парнем, за то, что вообще допустил их встречу, но куда больше он злится на себя. Давно пора было привыкнуть к тому, что Эллиот разыгрывает карту «познакомься с моим парнем» всякий раз, когда они оказываются слишком близко друг к другу и перестать загоняться.

Но Лайонел просто не может, он на это физически неспособен, ведь всякий раз, когда он представляет его с другими, ему напрочь сносит башню. Ревность грызет изнутри, отравляет, туманит разум, делает его уязвимым, обнажает уязвимость. Эллиот не отвечает на сообщения и звонки, он выключает телефон и выглядит скорее раздраженным, чем расстроенным или сочувствующим, так что Лайонела немного отпускает. Самую малость.

- Как удобно, - короткий смешок, но тело все еще в нервном напряжении, пусть слова Эллиота и льстят, - Пей почаще, - конечно, это шутка. Хватит в этом тандеме и одного алкоголика, который даже пару недель без спиртного продержаться не может, а потому постоянно херит свои достижения в «АА».

Очередь в гардеробную не такая уж и большая. В основном люди здесь забирают свою верхнюю одежду, чтобы выйти наружу, а они с Эллиотом, словно поздние пташки, наоборот, только получают номерки. Беккер прижимается сзади, обвивает рукой его торс, жадно целует в шею, и это видит с десяток парней и девчонок, ожидающих нерасторопную работницу, уже успевшую перепутать чьи-то куртки. Сначала он опускает взгляд вниз, смотрит на чужую ладонь почти застенчиво, но внезапное осознание того что ему похуй внезапно обволакивает приятным теплом от макушки до пят.

Кому вообще какая разница кто он и с кем он? Люди слишком зациклены на себе и своих проблемах, через пару минут после выхода из клуба они их с Эллиотом даже не вспомнят.

Он накрывает своей ладонью его руку, и они стоят так пару мгновений, пока до них, наконец, не доходит очередь. Оба номерка [его и Эллиота] уже в кармане джинсовых брюк, а они – внутри клуба. Здесь душно и пахнет потом разгоряченных тел, разноцветные огни слепят глаза, басы бьют по перепонкам, отдаваясь пульсацией в грудной клетке. Лайонелу нравится. Он любит когда людно, любит когда громко, любит когда тесно, так что вечеринки, тусовки и клубы – это его стихия.

Забыться здесь проще просто, но сегодня ему совсем не хочется забываться. Напротив, хочется запомнить все до самой мельчайшей детали. До длинных пальцев, смазанного взгляда, капель пота на шее, мокрых прядей волос и вздувшейся венки на лбу.

Они на танцполе и Эллиот сплетает их пальцы на обеих руках, тянет ближе и Лайонел тянется к нему сам. Похуй на толпу, похуй на то, что его может увидеть кто-то из знакомых, похуй на всё в принципе, ведь сейчас всего мира вокруг не существует – есть только ритмичный бит, неоновые огни и лицо Эллиота, которое совсем близко. Глаза-омуты чаруют, зовут погрузиться в них с головой и с Лайонел с готовностью опускается в воды, пытаясь нащупать ногами дно.

Ближе, ближе и ближе – соприкоснуться носами и мягко потереться их кончиками. Лайонел жмурится, но лишь на пару мгновений, потому что губы Эллиота накрывают его, и фейерверки глубоко внутри взрываются столпами из ярких искр. Поцелуй ненасытный и страстный с самого старта – они впиваются в губы друг друга с яростью и напором, словно не виделись целую вечность и спешат наверстать упущенное. Языком во рту, мокро и влажно, чтобы потом пройтись по верхней и нижней губе и вернуться обратно.

Но ему этого мало. Хочется касаться, хочется прижимать к себе, хочется чувствовать сразу на всех уровнях. Пальцы их рук все еще переплетены, так что Лайонел мягко их опускает, чтобы завести за спину Эллиота, добраться до его талии и прижать к себе ещё плотнее, словно они планируют стать одним целым. Хватка крепкая, но Лайонел не делает ему больно или неприятно – просто держит так, чтобы тот не смог выпутаться из его объятий пока он сам его не отпустит.

Поцелуи долгие, влажные, беспорядочные. Лайонел не может лишить себя удовольствия опуститься губами вниз по шее и оставить на ней пару ярких засосов. Ревность всё ещё висит над его головой Дамокловым мечом, а образ Майлза, истерично строчащего Эллиоту смс-сообщения, добавляет потребности сделать хоть что-то. Ничего умнее в его голову не приходит и Беккер вряд ли будет этому рад, но Хадсон из той категории людей, которая сначала делает, а уже потом думает.

Они целуются так долго, что у обоих начинают покалывать губы. В какой-то момент Лайонел отрывается и скользит ими к самому уху Эллиота, обдавая их горячим дыханием.

- Не хочешь выпить? Умираю от жажды, - Эллиот, конечно же, согласен, так что Хадсон отпускает одну его руку и, крепко удерживая вторую, двигается в сторону бара. Народу там уже намного меньше, но бармены все равно не скучают, так что они не совсем терпеливо ждут своей очереди.

- Лайонел? – знакомый голос заставляет его на автомате повернуть голову в сторону источника звука.

- Ноа! - Хадсон перевешивается через барную стойку, чтобы хлопнуть своего однокурсника по руке, - Не знал, что ты тут работаешь! – говорит громко, потому что из-за музыки не слышит даже самого себя.

- Да, подрабатываю иногда. Что буде…те? – переводит взгляд на Эллиота, - Вы вместе?

- Да, - конечно же, Ноа имел в виду совсем другое, но Лайонел понимает это по-своему, так что поднимает их руки с переплетенными пальцами и опускает прямо на барную стойку.

- Мне водку с апельсиновым соком, а ему... - он переводит взгляд на Беккера, намекая на то, чтобы тот сам озвучил свой заказ.

Пока они ждут свой заказ, Лайонел старается держаться непринужденно, но волнение неприятными волнами перекатывается по телу. Да, ему вроде бы похуй на то, кто и что подумает, но встреча с однокурсником все равно слегка его смущает и пробуждает внутри какие-то непонятные и неприятные чувства.

Однако отдаляться от Эллиота сейчас, в этот самый момент из-за своих внутренних тараканов – верх идиотизма и неприкрытого сумасшествия, так что вместо того, чтобы убежать прочь, он закрывает глаза и бежит навстречу.

Притянуть поближе, накрыть раскрасневшиеся губы своими губами и увлечь в короткий, но жадный поцелуй. Всё это, как брошенный самому себе вызов, который Лайонел принимает с готовностью и бросается вперед, очертя голову.

[торг] Вдруг с ним действительно случилось что-то плохое?

Да, по внешнему виду не скажешь, что Тони Хадсон прозябал на цепи в тёмном подвале или трудился рабским трудом в каком-нибудь богом забытом месте, но разве не глупо судить книгу по обложке? Кто знает, что ему пришлось пережить за всё это время, вдруг Лайонел все-таки слишком резок в своих суждениях, скор на расправу и совершенно не прав?

Младший Хадсон живёт по принципу «сначала делаю – потом думаю» и именно им он руководствуется сейчас. Разозлиться, выплеснуть гнев, не задумавшись вообще ни о чем, кроме своих эмоций – в его картине мира это совершенно логично и будто бы жизненно необходимо. Словно кислород, которого еще каких-то десять минут назад не хватало в помещении, но сейчас, когда все окна открыты, и он может дышать полной грудью, может быть настало время открыть и свою душу? Послушать. Понять. Принять.

Или всё-таки не стоит? Лайонел гоняет в голове мысли по кругу, одну за другой, ищет оправдания, придумывает какие-то идиотские сюжеты, не выдерживающие критики и рушащиеся, словно карточный домик при легком дуновении ветерка.

Если так посудить, то Тони с Рейной намного ближе, чем со своими детьми, но даже тётка все эти годы понятия не имела о том, где он и что с ним. Вряд ли она допустила бы объявление брата в федеральный розыск, если бы знала, что он сбежал, чтобы начать новую жизнь где-то за мексиканской границей и приобщиться к родным корням.

В гудящей с похмелья голове слишком много всего. Лайонел жмурится от солнечного света, раздражающего сетчатку глаз, и прикрывает их козырьком ладони, наклоняясь вперед и уходя с траектории.

В комнате повисает тишина. Тони не торопится отвечать. Лайонел не торопится переспрашивать. Буравит взглядом исподлобья, молча и если бы глазами можно было бы прожечь насквозь, то в старшем Хадсоне однозначно появилось бы несколько дополнительных отверстий. Тишину нарушает лишь тиканье настенных часов. Раздражающая минутная стрелка отсчитывает мгновения до закономерного финала – тик-так, тик-так, - но Лайонел не имеет ни малейшего понятия о том, каким именно этот финал будет. Знает только лишь одно – такими темпами хорошего исхода можно даже не ждать.

Его бесит молчание. Бесит это каменное выражение лица на все случаи жизни – от глубокой печали до бесконечной радости. Бесит, что его невозможно прочесть, невозможно предугадать ход мыслей в его голове. Бесит, что его как будто бы ничем не проймешь. Даже после пропажи сроком в два долгих года, не изменилось ровным счётом ни-че-го. Это всё тот же Тони Хадсон, которого он знает всю свою жизнь.

А может, всё-таки случилось что-то страшное? Что-то, о чем он не хочет или попросту не может сказать? Лайонел трясет головой, отгоняя назойливые мысли. Он снова ищет ему оправдания, хотя у Тони на руках все шансы – открой рот, заговори, объясни, расскажи. Лайонел столько ждал и верил в то, что он вернется, а сейчас, к своему собственному стыду думает, что лучше бы тот и дальше считался пропавшим без вести.

Жестоко. Но разве он сам не жесток?

Тони – ледяная глыба, каменный столб, стоит неподвижно и смотрит бесцветным, ничего не выражающим взглядом, так что когда он внезапно двигается с места и подходит к шкафу, Лайонел оживляется и сам. Следит за ним пристально, лишь изредка моргая, словно если он вдруг на лишние пару секунд зажмурит глаза, то отец снова испарится, снова пропадет, снова станет блеклым воспоминанием на страницах семейного фотоальбома.

Садится, наливает и пьет пока Лайонел молча наблюдает за происходящим. А что еще говорить? Он уже достаточно сказал. Это не ему нужно объясняться. Все, в чем он якобы «виноват» – несанкционированная с хозяином дома вечеринка. Но как он мог ее санкционировать, если долбанный хозяин исчез без вести? Отправить телеграмму? Смс-ку? Запрос в космос?

В голосе отца ни капли злости, агрессии, ярости, беспокойства или тепла. Спокойный ровный тон. Примерно таким вежливо спрашивают у прохожих дорогу или приветствуют надоедливую бабку, живущую по соседству. Ноль эмоций, полный штиль, бескрайняя пустота.

Словно Лайонел, сидя напротив, не горит ярким огнём, словно у него под кожей не бурлит кровь, что требует ответов, словно Тони не было от силы пару недель, а не ебанных пару лет. Лайонел прикрывает глаза. Несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы хотя бы немного вправить медленно съезжающую крышу, отдающуюся покалыванием в кончиках пальцев. Кулаки сжимаются в бессильной злобе до боли, ногти впиваются в ладони больно, отрезвляя.

Пауза. Секунда. Вторая. Десятая. Двадцатая.

- Нет, - спокойно, но всё ещё с вызовом, - Не выговорился. А ты чего ожидал? Какой-то другой реакции? Спокойного «да ничего страшного, со всеми бывает»? – его заметно передергивает, - Извини, но не в этот раз. Я ждал и искал тебя, даже когда другие решили, что всё это – пустая затея, и ты сдох в какой-нибудь канаве под мостом. Я, понимаешь? Я, не они, - эмоции нарастают, заполняют грудную клетку изнутри, ищут выхода, - Я, пап, - не они, - он тычет пальцем в грудь в доказательство своих слов и устало откидывается назад. Короткая пауза. Снова раздражающее тиканье часов на фоне полной тишины, - Расскажи, - наконец говорит он, - Разве я не имею права знать?

[депрессия] С ним действительно случилось что-то плохое.

Слова отца режут больнее ножа, кто-то словно бьет его в солнечное сплетение и вышибает дух, а вместе с ним и весь тот вихрь ярких бешеных чувств, что клубился внутри еще пару секунд назад. Теперь там только боль, пожирающая все на своем пути и погружающая мир вокруг во мрак.

- Со мной все в порядке, – он спокойно пожимает плечами, а в голосе сквозит щемящая грусть, что залила своими тёмными водами тлеющий в груди огонь. Он просто полный идиот, ему не стоило сходу выплевывать в лицо отца упреки, но Лайонел почти не контролирует свои эмоции, всегда идет у них на поводу, не умеет сдерживаться и тем самым постоянно наживает проблемы, -  А что со мной? Это просто вечеринка с друзьями. Извини за срач, но сам понимаешь – как-то не ожидал, что ты решишь нагрянуть с ревизией после стольких лет, - должно прозвучать как обвинение, но звучит скорее как злая обида. В носу подозрительно свербит.

Он лжет. Нагло и неприкрыто. У Лайонела целая куча проблем, но делиться ими с отцом чувствуется чем-то чужеродным и пиздец каким странным. Между ними никогда не было той эмоциональной связи, как, например, между Лайонелом и матерью - ей он мог [но не особо хотел] рассказать о любом событии в своей жизни, а вот отец… тут дела обстояли куда сложнее. И его безвестное отсутствие на руку никому не сыграло.

- Я… мы, правда, переживали. И делали все, что могли, - Лайонелу сложно говорить, он старательно подбирает слова, но каждое произнесенное чувствуется так, словно он шаг за шагом приближается к эшафоту, - Ты был нужен нам, особенно после смерти мамы. Это было сложно. Твоя пропажа, авария, похороны... - неопределенный жест рукой, - Если бы не Лив, я бы уже давно с катушек слетел. Ей пришлось все бросить, чтобы возиться со мной, как с каким-то умственно отсталым, – Лайонел смотрит куда угодно, только не в глаза отцу. На часы, на шкаф, на пустой стакан, на занавески, на дверной проем, на собственные руки, которые нервно бередят край футболки, - Ты с ней виделся? Кто вообще знает, что ты вернулся?

Отредактировано кикимора core (Вчера 01:26:17)